«Человек смиренный» в святоотеческом представлении
... научитесь от Меня: ибо Я кроток и смире́н сердцем.
(Мф 11.29)
Рассмотрим кратко основные черты лика «человека смиренного» (смиренномудрого) – его самосознания и поведения, а также его внутренней и внешней речи, в которой запечатлевается суть его отношений к Богу, ближним и самому себе.
1. Самовоззрение «человека смиренного». Самовоззрение человека смиренного может быть выражено с помощью следующих максим, характеризующих его основную направленность:
1) Бог – все, а я – ничто.
2) Все, что у меня есть хорошего, – от Бога; свое же у меня – только грехи.
3) Я - должник Бога и по своим грехам достоин только ада, но верую, что Бог по своему неизреченному милосердию Своему спасет меня.
4) Однако, если Господь пошлет меня и во ад, то приму это как от самой десницы Божией. Ведь смирение и есть, говоря словами святителя Игнатия (Брянчанинова), «полная преданность Богу при полном недоверии к себе»[1].
Смирение в видении православного миросозерцания по сути своей касается очень глубоких моментов бытия. Оно возвращает самосознание и мироощущение человека к самому «началу», к двум интуициям. К сотворению мира и человека «из ничего», во-первых. И, во-вторых, к сотворению человека по образу и подобию Божию с духовным заданием стать богом по благодати.
Интуиция сотворения мира и человека «из ничего» пробуждает в самосознании человека смиренного «глубокое сознание и живое чувство того, что он сам по себе ничего не значит» и что сам по себе он ничего не может[2]. А если же он и становится в христианском смысле кем-то, то достигает этого он не сам. Но - «только Господом, Его силою, Его милостью, снисхождением и любовию»[3]. Сама основа праведности, лежащая в основе образа смирения в православном миросозерцании, состоит в осознании себя именно этим «ничем» и «ничем» в бесконечной перспективе: «Все Бог, без Него я ничто. Где же предел этому праведному смирению? Его нет»[4].
В соответствии с таким самовоззрением, человек смиренный не думает о себе ничего высокого. Он считает, что сам по себе не может сделать ничего благого без «дара Духа Святаго от Господа нашего Иисуса Христа, подаваемого по молитве нашей и ближних наших и по Своему милосердию»[5]. Такой человек почитает себя самым большим грешником перед Богом, грешником, который даже еще и не начинал покаяния. В одном из древних патериков говорится: «Авва Сисой на смертном одре, уже в сиянии, окруженный ангелами, скорбит духом: “Я даже и не начинал своего покаяния”» [6].
2. Духовно-аскетический лик и речеповеденческие особенности. Главную черту смиренномудрого составляет всецелое самоотречение, т.е. предание себя воле Божией и отсечение во всем своей воли. Если «сущность гордости – замкнуться для Бога», то «сущность смирения – дать Богу жить в себе», – пишет схиигумен Савва[7]. А это означает «прислушиваться к голосу Божию и исполнять Его святую волю»[8]. На вопрос, что есть смирение и как оно приобретается, авва Исайя отвечает: «Смирение состоит в том, чтоб… отсекать волю падшего естества… В этом заключается смиренномудрие»[9].
На языке аскетики такое самовоззрение, по которому Бог есть все, а человек – ничто (в мистико-аскетическом истолковании данного понятия), именуется «невменяемостью»[10]. Аскетический термин «невменяемость» в отечественной традиции обычно используется для передачи одного из смысловых компонентов смирения – «самоуничижения».
В святоотеческих текстах религиозный термин «невменяемость» используется и понимается в двух смыслах, связанных с тем, акцентируется ли при этом внимание на моменте самооценки подвижником себя и своего бытия или же внимание акцентируется на том, что́ подвижник имеет. В первой ситуации «невменяемость» в аскетическом дискурсе означает «вменять себя ни во что», т.е. не почитать себя за нечто (или не почитать себя чем-то). Вот характерный диалог из аскетического дискурса: «Отец мой, что значит вменять себя ни во что? Брат! Вменять себя ни во что – значит: ни с кем не сравнивать себя и не говорить о (своем) добром деле… Смирение состоит в том, чтобы ни в коем случае не почитать себя за нечто»[11].
А вот аскетический совет Антония Великого: «Прежде всего, не считай себя чем-либо, - и это породит в тебе смирение… Смирение… состоит в том, чтоб… человек… прилежал молчанию и себя вменял ни во что»[12]. В предельном случае «вменять себя ни во что» означает даже не только не почитать себя за нечто, но вообще почитать себя за ничто, относя при этом все, что есть в себе доброго, Богу.
Во второй ситуации «невменяемость» в аскетическом дискурсе означает «не вменять себе ничего», т.е. не приписывать себе ничего (хорошего). Или, в более развернутой форме, – вменять ни во что все, что у тебя есть, даже если имеешь нечто. Св. Игнатий (Брянчанинов) дает такое истолкование «невменяемости» в данном смысле: «Невменяемость состоит в том, чтоб не признавать себя имеющим какую-либо добродетель и какое-либо достоинство. Признание за собою добродетелей и достоинств есть пагубное самообольщение, называемое святыми Отцами мнением. Мнение отчуждает человеков, зараженных им, от Искупителя»[13].
Применительно к практическому поведению подобное самовоззрение означает установку переносить без смущения все посылаемое, признавая себя достойным того положения, в котором пребываешь, и недостойным положения лучшего и высшего, даже если речь идет о духовном плане. Смирение, по словам свт. Игнатия (Брянчанинова), и состоит в том, чтобы признавать себя «достойными и скорби, попущенной на нас Промыслом Божиим», в подражание благоразумному разбойнику, который «за осуждение себя удостоился высших разумений и ощущений, за которыми следует Царствие Небесное»[14].
Сам же человек смиренный не считает себя достойным каких-либо высоких созерцаний и подлинных посещений себя небесными силами. Из Патериков известно множество рассказов о различных видениях монахов-подвижников и о церковном отношении к этому. Во избежание духовного прельщения аскетика учит проходящих молитвенный подвиг не принимать таких видений, считая себя недостойными таковых. Вот один из таких рассказов: «Некоторому брату явился диавол, преобразившись в Ангела света, и сказал ему: я Архангел Гавриил: послан к тебе. Старец на это отвечал: смотри! Не к кому ли другому ты послан? потому что я недостоин того, чтобы посылались ко мне Ангелы. Диавол тотчас же исчез. – Старцы говорили: если и поистине явится к тебе Ангел, не прими его легковерно, но смирись, говоря: я, живя во грехах, не достоин видеть Ангелов»[15].
Высшим и недосягаемым образом смирения для христиан является Пресвятая Богородица. Н.В. Гоголь в своих «Размышлениях о Божественной Литургии» замечает, что когда возвещена была Ей великая весть, «не знала Она, за что такая радость досталась Ей, не нашла в себе ни одного достоинства и сумела только сказать: «Величит душа моя Господа, яко призрел на смирение рабы Своей»[16]. Здесь Гоголь ссылается на Евангелие от Луки: «И сказала Мария: величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Боге, Спасителе моем, что призрел Он на смирение рабы Своей; ибо отныне будут ублажать меня все роды» (Лк 1. 46-48).
И далее Гоголь пишет: «Сам Дух Божий… возвестил устами Девы высокую тайну смирения и что смиренья требует от нас Бог… одно воззренье Божие на смиренье рабы Своей произвело в Ней существенное воплощенье Слова Божия. Да внесет каждый из предстоящих смиренье в душу свою и совершится в нем также духовное воплощение Самого Христа… Вот почему и пророки, и евангелисты, и великие Отцы церковные, и все совершеннейшие из святых, бывшие при жизни органами Духа Божия, уступили место смиренной Деве. Вот почему и Церковь величает Ее Царицей, так же как и самое смиренье есть царица всех добродетелей… Вот почему именуют Ее Предстательницею человеческого рода, так как одно только смирение может предстательствовать о всех и за все у Бога»[17].
Интуиция, связанная в самосознании человека смиренного с сотворением человека по образу и подобию Божию, касается отношения человека к своим ближним, а также ко всему остальному творению. Такое самосознание выражается с помощью следующих двух максим, обобщающих суть такого воззрения. Это, во-первых: «Я – грешник, достойный ада, а другой, мой ближний, – святой и ангел». И, во-вторых: «Все спасутся, один я пойду во ад».
В святоотеческом представлении, при подлинном смирении, возносящем подвижника на самый верх лествицы совершенства, сам подвижник видит себя ниспадающим с этой лествицы: «…тот, кто имеет смирение… постоянно стремится вниз – к смирению»[18]. Такой подвижник видит себя на самой нижней ступени этой лествицы – на самой земле как на самом безопасном месте для падения. Итак, призывает преп. Варсануфий Великий своего собеседника: «Во всех случаях будем прибегать к смирению; ибо смиренный лежит на земле, а лежащий на земле, куда может упасть?»[19].
Образ такого самовоззрения передает следующее речение преп. Григория Синаита, воспроизводящее ход покаяния смиряющегося монаха: «Точно ли я знаю грехи людец, каковы они и сколько их? Превосходят ли они или равняются моим грехам? Вследствие незнания будем, душа, считать себя ниже всех людей, как землю и прах под их ногами. И как мне не считать себя гнуснейшим всех тварей, когда они соответствует своей природе, с какою рождены, я же по неизмеримым беззакониям уклонился от природы? Подлинно звери и скоты чище меня, грешника. Поэтому я, низвергающий себя до ада и лежащий [в нем] прежде смерти, ниже всех. Да и кто не знает и не чувствует, что грешник низменнее даже бесов, как их раб, послушник и наследник с ними тьмы еще здесь?! В самом деле, он, несчастный, ожесточеннее бесов и, управляемый ими, пострадает чрез это, наследовавши с ними бездну. Обитающий прежде смерти в земле, аде и бездне! Как ты осмеливаешься именовать себя праведным, обратив себя злыми делами в грешного, нечестивого и в беса? Горе прельщению и заблуждению твоему бесноватый, пес грязный, посылаемый за это в огонь и тьму!»[20]
В пределе же смиренномудрый низвергает себя в своем самовоззрении даже в самую бездну ада. В житии Антония Великого есть рассказ о том, как во время молитвы он услышал глас: «Антоний! ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии». А кожевник этот и утром и вечером повторял в сердце своем: «… все жители этого города, от большого до малого, войдут в царство Божие за добродетели свои, а я один пойду в вечную муку за грехи мои»[21]. «Всех сущих в киновии (общежитии) должно видеть святыми и только себя одного почитать… последним, прилагая к сему, что из всех спасаемых ты один осужден будешь на вечные муки в день он», – назидает Симеон Благоговейный[22].
Смиренный же человек стремится не только «не верить своим достоинствам, но даже и не подозревает об их существовании – не знать… о них»[23]. По такому самовоззрению смиренный человек считает себя «низшим всех»[24], «ниже всякой твари»[25]. «Необходимо признать себя хуже всех человеков: этого требует святое смирение», – утверждает свт. Игнатий (Брянчанинов). – Апостол не просто сказал, что он – первый из грешников; был убежден в этом. И нам надо б убедить себя: здесь предлежит работа и труд»[26]. Размышляя о том, как же практически можно достичь такого высокого состояния смирения, свт. Игнатий замечает, что ум, наставляемый Евангелием, сможет смириться перед каждым ближним воистину только тогда, когда увидит в нем Христа. Ведь «все крестившиеся во Христа, облечены во Христа», и «чем бы и как бы они ни оскверняли себя, риза Христова, до суда Христова, – на них»[27].
Внимание человека смиренного направлено на постоянное самоосуждение и самоуничижение. Ум и сердце его заняты непрестанной молитвой, покаянием и самоукорением. Такой человек мысленно говорит себе, что он хуже всех и что он грешник, достойный ада, не могущий осуждать других.
По одному из толкований, смирение есть «самоуничижение пред Богом и людьми» при сознании «совершенной во всем зависимости от Бога»[28]. Такой человек никого не осуждает, не обличает и не учит. Ведь, как сказал авва Пимен, «учить ближнего столько же противно смиренномудрию, как и обличать его»[29]. Человек смиренный не показывает своего ума и «не упорствует ни перед кем, настаивая на своем слове»[30]. Он не похваляется своими познаниями, поскольку почитает «истину, как и свет, общим достоянием всех»[31].
Смиренный человек терпеливо переносит колкости и укоризны от других и принимает с радостью всякие несправедливые и ложные обвинения, всякое бесчестие. В ответ же на внешнее обвинение себя со стороны других он целиком принимает такое обвинение и даже стремится усилить его обвинением изнутри себя путем собственного самоукорения. Епископ Петр (Екатериновский) приводит следующий аскетический совет: «Один подвижник благочестия говорит: когда говорят о тебе худо, то скажи: я худо сделал, я достоин того, я сам подал повод этому, потому и говорят. Когда бранят тебя, то ты еще прибавь, более себя брани: не смирен я, нетерпелив, непослушен, упрям, горд»[32].
Человек смиренный прощает брата, «согрешившего против него», прежде чем тот испросит у него прощения. Он отвечает добром всякому делающему зло, уступает другим и даже повинуется всем, никогда не говорит о своих добрых делах, а думает только о зле, которое совершил. Смиренный человек никогда не вызывается сам на исполнение «низких» дел, ибо это приводит к тщеславию, «препятствует преуспеянию» и приносит более вреда, чем пользы[33]. Когда же такому человеку повелевают что-либо сделать, он исполняет просимое с послушанием.
Непрестанно взирая на свои согрешения, человек смиренный обвиняет во всех скорбных обстояниях своей жизни только себя, а не другого. Он, по словам схиигумена Саввы, «не только не хочет видеть чужих грехов, но и не может видеть их, потому что свои собственные грехи заслоняют чужие грехи и потому при свете благодати он слишком ярко зрит Бога»[34].
Во внешней же своей речи человек смиренный старается сдерживать свой язык, опасаясь пустословия, невольной дерзости и избегая на словах высказывать свое смирение. Такой человек говорит другим постоянно: «Прости меня» или «Помолись обо мне», усматривая в этом начало пути к смирению. Вот совет Антония Великого: «Навыкни, чтоб язык твой во всех случаях, во всякое время и всякому брату говорил: прости мне. Ибо если будешь всегда говорить: прости мне, то скоро достигнешь смирения»[35]. Достигшие же истинного смирения предпочитают молчание. «Мудрые любят смиренное молчание», – замечает митрополит Вениамин (Федченков)[36].
Как говорит авва Исайя Отшельник: «Смиренномудрый даже не имеет языка сказать о ком-либо, что он нерадив или небрежет о спасении своем. Он не имеет очей, чтоб видеть недостатки других. Он не имеет ушей, чтоб слышать слова и разговоры душевредные. Он не заботится ни о чем временном»[37]. Смиренный человек ни с кем себя не сравнивает, подражая в этом простоте Христова смирения, о котором так говорится у свт. Игнатия (Брянчанинова): «Святая Боголюбезная простота требует, чтоб мы не сравнивали себя ни с кем из ближних, а жили просто – для Бога и своего в Нем спасения»[38]. При такой простоте «все ближние нам начнут казаться лучше нас; а это и нужно – в этом смирение, это ведет в любовь к ближним»[39].
Показателем подлинного смиренномудрия человека, достигшего аскетических высот, является, однако, то, что такой человек не осмеливается даже помыслить, что он сам собою пришел в «меру смиренномудрия[40]. Более того, он вообще самого себя не почитает смиренным и даже не замечает своего смирения. «Как гордый человек не видит в себе гордости, так и смиренный человек не замечает своего смирения, и даже более того: чем больше добродетелей приобретает смиренный человек, тем больше он смиряется, тем худшим и ничтожнейшим видит себя в собственном мнении» - утверждает схиигумен Савва.[41]. Архимандрит Софроний (Сахаров) вспоминал, как старец Силуан Афонский, причисленный ныне к лику святых, уже на смертном одре в ответ на вопрос: «Старец, Вы хотите умереть?» – отвечал: «Я еще не смирился»[42]. Кто же считает себя смиренным, полагают старцы, в том нет еще «истинного смирения»[43].
Главное в подвижничестве – не только смиренно мыслить, но и смиренно действовать. По лаконичной формулировке старца Иосифа Ватопедского, смирение «начинается с того, чтобы мыслить смиренно, и достигает того, чтобы смиренно действовать»[44], т.е. стать смиренным на деле. А это требует больших аскетических усилий. В «Руководстве к духовной жизни» препп. Варсанофия Великого и Иоанна приводится следующий эпизод. Один из братьев монастыря обращается к великому старцу с просьбой: «Скажи мне, Отец мой, что есть смирение, и помолись, чтобы путь смерти был для меня мирен» и в ответ слышит: «Смирение состоит в том, чтобы считать себя землею и пеплом – на деле, а не на словах только, и чтобы говорить: кто я такой? И кто считает меня за что-либо?»[45]. И затем в ответ на свою скорбь об отсутствии сострадания со стороны другого брата слышит такие слова: «Брат Андрей! Удивляюсь я твоей простоте… Несколько дней тому назад ты вопрошал меня о смирении и услышал, что должно признавать себя землею и пеплом и почитать себя за ничто. Земля же и пепел и почитающий себя за ничто, ищет ли сострадания от кого-либо… Притом ты совершеннее оного по возрасту и по образу монашескому… а кто совершеннее, тот должен сносить немощи меньшего, говоря: “я недостоин”»[46].
Подлинно смиренный человек, в святоотеческом истолковании, - это человек, достигший совершенства и являющий смирение не только своими мыслями, словами и делами, но и всем своим обликом. «Увидев на его лице сияние, – вспоминает об одном очень простом и смиренном человеке старец Паисий Святогорец, – я понял, что он жил очень духовно»[47]. На лице человека смиренного, говорит епископ Вениамин Милов, – «отблеск радости, незлобия и кротости» как живой символ высоты и красоты христианства и православия[48].
По словам преп. Григория Синаита, существуют, два «смирения». Это – «считать себя низшим». И «приписывать свои добрые дела Богу». Из них «первое – начало, второе же – конец [смирения]»[49]. В аскетической практике православно-христианского подвижничества эти две стороны так тесно переплетены друг с другом, что говорить о них в отдельности можно только с большой долей упрощения. Ведь подлинно ощутить, что ты действительно – «низший всех», можно только, научившись приписывать все доброе в себе Богу. Старец Силуан Афонский говорит об особом – аскетическом – смирении, суть которого он видит в том, что «мы живем и чувствуем себя неспособными жить по заповедям, начинаем ненавидеть себя и говорить, что “я хуже всех”», и это есть уже смирение[50]. Но это только первый шаг на пути обретения смирения
Смиренномудрие на всех этапах подвижничества трудно обретается. По утверждению свт. Николая Сербского, «из всего, чтó может усвоить и постигнуть человек, смирение – самая трудная для него наука» [Николай Сербский, 2006, с. 192]. Ведь страсть превозношения имеется, полагают святые отцы, почти у всех. Как об этом пишет Григорий Нисский: «И никто да не почитает нетрудным и удобно приобретаемым преуспеяние в смиренномудрии. Напротив того, такое дело труднее всякого, какого бы то ни было добродетельного предначинания… поелику страсть превозношения прирождена почти всякому, кто принадлежит к человеческому роду, то Господь с сего поэтому и начинает ублажения… исторгая из нашего навыка гордость тем, что советует уподобляться добровольно Обнищавшему, Который истинно блажен… Царь царствующих, Господь господствующих волею облекается в рабский образ… Царь всей премирной славы не отклоняет от Себя рук исполнителей казни. В этом образце, говорит Апостол, да будет видима тобою мера смиренномудрия»[51].
Смирение как богочеловеческий феномен, в святоотеческом истолковании, синергийно. Оно не только дар благодати, но и аскетический труд самого человека по преображению в себе с помощью благодати ветхого человека в нового. По учению святых отцов, смирение как дар Святого Духа даруется тем, кто стремится к его обретению, кто желает его и кто, по словам старца Иосифа Ватопедского, «стремится к нему и с усердием возделывает те качества, которые направляют к стяжанию этого блага»[52].
В некоторых древних монастырях была разработана целая концепция опытного воплощения смирения в аскетическую практику. Так, в Уставе св. Бенедикта Нурсийского (V в., Италия) восхождение ко смирению предстает в виде последовательности из двенадцати ступеней.
Вот эти ступени, в кратком изложении О. Клемана. Первая ступень смирения состоит в том, чтобы иметь всегда в душе страх Божий и стараться избегать забвения. Вторая ступень заключается в том, чтобы не любить собственной воли. Третья ступень смирения означает послушание в подражание Господу, о Котором апостол Павел сказал: «Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп 2. 8). Четвертая ступень заключается в хранении терпения и духа кротости. Пятая ступень смирения состоит в раскрытии своему духовному отцу дурных помыслов или «тайно сотворенного зла». Шестая ступень смирения есть та, на которой монах считает себя недостойным рабом. Седьмая ступень заключается в признании себя наималейшим и наипрезреннейшим из всех и даже не словом своим, но «сокровенным убеждением сердца». Восьмая ступень заключается в том, чтобы не делать ничего, не предписанного общим монастырским уставом и примером старцев. Девятая ступень смирения заключается в удержании своего языка, когда монах, достигнувший безмолвия, говорит лишь тогда, когда его спросят. Десятая ступень смирения заключается в преодоление наклонности к смеху. Одиннадцатая ступень смирения состоит в том, чтобы монах, когда ему приходится говорить, говорил бы «немногословно, но многомысленно», кротко, ненасмешливо, смиренно и не повышая своего голоса. Наконец, на последней двенадцатой ступени лествицы смирения монах, достигщий смирения, «будучи смирен в сердце своем, самим телом своим становится знамением смирения для видящих его»[53].
3. Смирение и лжесмирение. С древнейших времен святые отцы, учители Церкви и подвижники благочестия отличают смирение истинное, или подлинное, от смирения мнимого, или лжесмирения, не являющегося подлинным и лишь выдаваемого за таковое. Истинное смирение как вершина состояния человека совершенного в православном миропредставлении трудно достижимо и требует больших аскетических усилий по своему обретению.
По учению святых отцов, истинное смирение, обретаемое в подвигах, есть таинственная духовная сила, которую получают совершенные святые силою благодати Святого Духа. Это смирение убивает страсти, покрывает от грехов, разрушает все козни демонов и есть самое сильное оружие против диавола. Как пишет Иосиф Ватопедский: «Более крепкого оружия против диавола, чем смирение, не существует. Многим из видов и средств деятельной покаянной жизни диавол умеет подражать или просто пренебрегает ими. Только смиренномудрия и деятельного подвижничества он страшится и избегает»[54].
В «Отечнике» св. Игнатия Брянчанинова приводится следующий рассказ о силе смиренномудрия: «Однажды к некоторому старцу в Фиваиде пришли посетители; они имели с собою беснующегося, которого привели с тем, чтоб старец исцелил его. Долго упрашивали старца, и он сказал демону: выйди из создания Божия. Демон отвечал: выйду; но прежде дай ответ на мой вопрос: кто - козлища, а кто – агнцы. Старец отвечал: козлища – такие, как я, а кто – овцы, о том знает Бог. Демон, услышав это, воскликнул громким голосом: выхожу по причине твоего смирения! и вышел немедленно»[55].
Патерики и жития святых содержат много описаний подлинного смирения, которого страшатся демоны, и смирения мнимого. В этом втором случае посрамленным оказывается человек, выдающий себя за смиренного. То есть человек, не знающий своей духовной меры. Ведь смирение означает «искусство находиться на своем месте»[56]. Как утверждает св. Исаак Сирин: «Кто не знает своей немощи, тому недостает смирения; а кому недостает его, тот не достиг… совершенства»[57].
Классическим примером описания в аскетической литературе отличия подлинного смирения от мнимого является рассказ о человеке, подставляющем свою щеку для удара другому в знак своего смирения в подражание смирению Христа. В одном из патериков так говорится о проявлении смирения у человека, подлинно смиренного: «Некто из благоискуснейших, ведя речь о смирении, пересказал и следующее: “Весьма благоискусный отец ударен был по ланите бесноватым, который был в сильном припадке безумия; и отец, немедленно обернувшись, подставил ему другую ланиту, с готовностью принять удар. Тогда бес, как молнией пораженный смирением, вскричал, и тотчас вышел из создания Божия”»[58].
У митрополита Вениамина (Федченкова) имеется рассказ о мнимо смиренном человеке, который после того, как получил удар по одной щеке и подставил для удара вторую щеку и, получив удар и по этой щеке, спрашивает, правильно ли он поступил. В ответ вместо похвалы и одобрения он услышал от митрополита Вениамина такие слова: «Смиреннее было бы подумать о том, что вы не доросли еще до такой высоты»[59]. Ведь «бесы хорошо умеют различать истинную святость от неистинной. Первой они боятся, а над второй издеваются»[60].
Помимо мнимого смирения, в аскетической литературе различают также «ложное смирение» и «демонское» («бесовское») смирение, связанное с прямым искушением со стороны дьявола. Описание такого лжесмирения имеется у свт. Игнатия (Брянчанинова): «И демоны имеют свое смирение. Такого смирения требовал от Богочеловека сатана, обещая вознаградить за это смирение обильным излиянием земных почестей и благ… Точно так мучители упрекали святых мучеников в гордости, требовали от них смирения, заключающегося в согласии на поклонение идолам и в отречении от Христа, обещали за такое смирение вознаградить обилием земных благ. Точно такое смирение требует мир, действующий по началам и в духе миродержца: это смирение он любит, прославляет, осыпает своими суетными наградами… В этом смирении – отречение от Бога. Смирение, проповедуемое плотским мудрованием, лицемерством, пустосвятством, есть смирение бесовское»[61].
4. Исторические лики человека смиренного. Каждое время переживает свой образ смирения и смиренного по-своему, добавляя неповторимые штрихи к воссоздаваемому в соборном сознании Церкви общехристианскому образу человека смиренного (смиренномудрого).
Из древних патериков встает суровый образ человека смиренного – монаха-подвижника, совершающего на своем пути продвижения к спасению высокие аскетические подвиги, недоступные по своей силе и глубине их осмысления нашему времени. Носителем такого типа смирения был основоположник монашеского жительства Антоний Великий, достигший, по преданию, самых больших высот духовного совершенства. В «Достопамятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов» приводится о нем такой рассказ: «Один старец просил у Бога, чтобы ему увидеть отцев (в славе): и увидел он их всех, кроме аввы Антония. Он спросил того, кто показывал ему: где же авва Антоний? Тот отвечал: Антоний там, где Бог»[62].
В понимании Антония Великого, смиренномудрый это человек целостный, в котором слово, дело, помышление и даже внешний стиль жизни едины, будучи подчиняемы единому идеалу – «нищеты духа», которой строго соответствует и внешняя «нищета» жительства подвижника. Антоний Великий говорил: «Во всем наблюдай смирение: в наружности своей, в одеждах твоих, в сидении, стоянии, хождении, лежании, в келии и принадлежностях ее. Во всем жительстве твоем усвой себе обычай нищеты; не тщеславься ни в речах твоих, ни в славословии и песнопениях, приносимых Богу…»[63]. И еше: «Старайся проходить следующие… подвиги: труд, нищету, странничество, лишения (ничего неимение) и молчание. Они сделают тебя смиренным, а смирение принесет тебе отпущение грехов»[64].
В современном подвижничестве наибольшее внимание уделяется не внешним подвигам, а внутреннему покаянному настроению и терпеливому перенесению скорбей – образу смиренномудрия нашего времени.
В «Достопямятных сказаниях о подвижничестве святых и блаженных отцов» приводится рассказ об исторических пророчества аввы Исхириона, где рисуется образ подвижничества нашего времени. Там говорится: «Некогда святые отцы пророчески говорили о последнем роде. Что мы сделали? – говорили они. Один из них, великий Авва Исхирион отвечал: мы исполнили заповеди Божии. Спросили его: а что сделают те, которые будут после нас? Они, сказал Авва, сделают в половину против нас. Еще спросили его: а что те, которые после них будут? Авва Исхирион отвечал: люди века того ничего не сделают. Но к ним придет искушение. И те, которые в то время окажутся добрыми, - будут выше нас и отцов наших»[65]. В переводе, приводимом в книге П. Евдокимова, последняя фраза звучит: «Люди того времени никогда не будут богаты делами; время великого искушения поднимется против них, и те, кто в том веке будут найдены достойными, будут больше, чем мы и наши отцы»[66].
Как замечает П. Евдокимов, в наше время “эффектные” практики прошлого становятся внутренним деланием. Подвиг скрывается под повседневной одеждой»[67]. Замечательный по тонкости проникновения духовный портрет такого смиренного подвижника в миру рисует С.Н. Дурылин в своем этюде, посвященном памяти прот. Алексея Мечева, где говорится: «Он был старец и подвижник, - и многие не видели ни его старчества, ни его подвижничества… Многие соблазнялись о нем: какой подвижник в вечной молве, суете, шуме… Подвижничество – удаление от мира… Мы, “миряне” в суете и молве; они, “подвижники”, в уединении и тишине… Они – с Богом, с нерушимой тишиной, с древним несокрушимым чином внутреннего и внешнего жития… с непрерывною молитвою, с тихими радостями безмолвия и послушания… И ничего этого, решительно ничего у о. Алексея не было… все внешне у него было точно такое же, как у всех нас. Ни ограды, ни святых ворот… и визг автомобилей день и ночь… Во всем… не монастырь и не скит, не безмолвие, не чин, не тишина»[68].
«Но значит ли это, что – не подвиг и не подвижник?» - спрашивает С.Н. Дурылин и поясняет: «Нет, подвиг, - и непостижимо великий. Нет, подвижник, - и непостижимо светлый. Разве же не ясно? То все – тишина, стены, чин, трапеза, березы, безмолвие, келия – то все способствует и помогает подвижнику, облегчает подвиг, а это все - телефон и кофе для семьи по утрам… и ни минуты уединения и тишины, это все – препятствует, и мешает, и затрудняет – и внимание к себе, и молитву, и внутренне безмолвие… И разве же не удивительно в высочайшей степени, разве не радостно за силу бессмертного духа человеческого, всецело вверившегося Богу, что… несмотря на все, незримый подвиг совершался непрерывно, и молитва возносилась к Богу, и любовь одухотворяла каждое движение руки и слово… и радость сияла на лице, и любовь, и мир, и радость о Дусе Святе»[69].
И так заключает: «Любовь текла в души скорбных и падших, обновляя и воскрешая их, из этой безмолвной комнатки… так же совершенно, как из тишайшей келии пустыннолюбивого безмолвника, молитвенника… Подвиг при телефоне… под тяжким и незримым крестом суровых будней и вседневной молвы и суеты – сиял таким же нетленным и животворным светом, как в пустыне безмолвия… Отец Алексей пустыню перенес в Москву, заключил ее в своей многолюбивой душе и многострадальном сердце и щедро раздавал приходящим к нему неоскудевающие благоуханные дары пустыни: смирение, радость, утешение, милость и дар даров – Любовь»[70].
ХХ век с его катастрофами явил новый лик человека смиренного в лице бесчисленного сонма новомучеников. Как пишет П. Евдокимов: «Сегодня в странах, где жизнь оказывается под знаменем креста и молчания, смирение приобретает черты мученичества»[71].
5. Идеал смирения в отечественной культуре и современной духовной жизни. В заключение отметим, что в секулярном сознании нашего времени представление о смирении и человеке смиренном претерпело разрушительное изменение. Смирение стало отождествляется с «бездумным и безответственным послушанием каким-то авторитетам», «тупой покорностью навязываемым жизнью обстоятельствам»[72], а человек смиренный стал представляться каким-то забитым и униженным существом.
Между тем, христианско-православное представление о человеке смиренном как человеке совершенном, веками отрабатываемое аскетикой и осмысливаемое в богословии, как мы пытались передать в предыдущей беседе, не унижает, а, напротив, предельно возвышает человека. Это всегда понимала и принимала отечественная культура, призывая к подвигу смирения каждого человека. Об этом напоминает в своей книге «Путь к очевидности» русский религиозный мыслитель И.А. Ильин, который пишет: «Смирение подобает и каждому из нас: и гражданину, и ученому, и художнику, и воину, и пастырю. Каждый может и должен приобщиться ему: найти свое духовное достоинство… полюбить великое и возжелать непреходящего»[73]. Ведь «настоящее достоинство родится из смирения и не может быть унижено»[74].
Образ человека смиренного даже в представлении самого строгого христианства не является чем-то чужеродным для отечественной культуры и духовной жизни. Это и Алеша Карамазов, и князь Мышкин Достоевского. Это и Оптина пустынь, и преп. Серафим Саровский, и бесчисленные русские подвижники, к молитвенному заступничеству которых обращаются в трудные моменты своей жизни. Эти – «светильники вселенной», «богатые в своей смиренной нищете», как назвал их в своем стихотворении «Печальники земли» русский поэт конца ХIХ – начала ХХ в. Александр Васильевич Круглов (1853-1915).
Приведем это мало известное стихотворение поэта, где в нескольких строчках выражено в поэтической форме понимание «человека смиренного» в православном самосознании и отношения к нему, о чем шла речь в наших предыдущих беседах. Вот это стихотворение:
Печальники земли! Светильники вселенной,
Богатые в своей смиренной нищете!
Пред вашей жизнию и памятью священной
Мы все, погрязшие в тщеславной суете,
Склоняемся толпою богомольно,
Благоговения глубокого полны,
Великим подвигом поражены невольно,
Святою чистотой светло изумлены.
Душою слабые – рабы греха, порока,
Мы далеки и правды и небес,
Но любим мы внимать словам пророка,
И сердцем жаждем мы чудес.
О мужи истины! Не только нам сравниться,
Но даже и приблизиться к вам даже мудрено…
Нам трудно так любить, нет силы так смириться,
А жить без вас – нам страшно и темно!
Мы часто служим злу, и лжем. И лицемерим,
Но, изнуренные, разбитые в борьбе,
Идем мы к вам – святым, в молитвы ваши верим,
Опоры, помощи от вас мы ждем себе!
О, не оставьте нас! Но в скорби и печали
Прострите руку нам – и грешным, и больным,
Дабы не тщетно мы на Небо уповали –
Обманутые счастием земным!
Материал подготовлен по лекциям Воскресной школы
Список используемой литературы:
[1] Игнатий (Брянчанинов), еп. Письма о подвижнической жизни (555 писем). – Paris: Bibliotheque Slave de Paris; Москва: Крутицкое Патриаршее Подворье, 1995, с. 330.
[2] Зарин С.М. Аскетизм по православно-христианскому учению. Этико-богословское исследоание. – М.: Православный паломник, 1996, с. 471.
[3] Там же.
[4] Савва [Остапенко], схиигумен. Бисер духовный. – М.: Ковчег, с. 734.
[5] Советы Оптинских старцев христианам, живущим в миру. – М., 1996, с. 48-49.
[6] Евдокимов П. [Н.]. Этапы духовной жизни: От отцов-пустынников до наших дней. – М.: Свято-Филаретовская высшая православно-христианская школа, 2003, с. 172.
[7] Савва [Остапенко], схиигумен. Бисер духовный. – М.: Ковчег, с. 729.
[8] Там же.
[9] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с.128-129.
[10] В церковнославянском языке слово «вменяти» означает «почитать за что-либо, помышлять» (Седакова О.А. Словарь трудных слов из богослужения. Церковнославяно-русские паронимы. – М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 2008, с. 84). В современном русском языке «вменить» означает «счесть чем-либо, признать за что-либо». А «вменяемость» означает состояние, в котором человек «способен отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими» (Словарь русского языка. В 4-х т. Том I. – М.: Русский язык, 1981, с. 186).
[11] Варсануфий Великий, Иоанн, преподобные. Руководство к духовной жизни в ответах и вопрошаниях учеников. – М.: Издание Донского монастыря, 1993, с. 204, 206.
[12] Добротолюбие. Т. 1. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992, с. 111, 108.
[13] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 13-14.
[14] Игнатий (Брянчанинов), еп. Письма о подвижнической жизни (555 писем). – Paris: Bibliotheque Slave de Paris; Москва: Крутицкое Патриаршее Подворье, 1995, с. 303.
[15] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 480.
[16] Гоголь Н.В. Духовная проза. – М.: Издательство «Отчий дом», 2001, с. 320.
[17] Там же.
[18] Варсануфий Великий, Иоанн, преподобные. Руководство к духовной жизни в ответах и вопрошаниях учеников. – М.: Издание Донского монастыря, 1993, с. 296.
[19] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, 121.
[20] Григорий Синаит, преп. Творения. – М.: Новоспасский монастырь, 1999, с. 55-56.
[21] Там же, с. 30.
[22] Христианская жизнь по Добротолюбию . – М.: Московский Свято-Данилов монастырь, 1991, с. 51.
[23] Письма о спасении 2006. С. 106-107.
[24] Григорий Синаит, преп. Творения. – М.: Новоспасский монастырь, 1999, с. 55.
[25] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 329.
[26] Игнатий (Брянчанинов), еп. Письма о подвижнической жизни (555 писем). – Paris: Bibliotheque Slave de Paris; Москва: Крутицкое Патриаршее Подворье, 1995, с. 118.
[27] Там же.
[28] Петр (Екатериновский), еп. Указание пути к спасению (Опыт аскетики). – М.: Сибирская Благозвонница, 1994, с. 265.
[29] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 309.
[30] Добротолюбие. Т. 1. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992, с. 108.
[31] Старческие советы некоторых отечественных подвижников благочестия ХVIII-ХIХ вв. Ч. 2. – М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1994, 4, с. 540.
[32] Петр (Екатериновский), еп. Указание пути к спасению (Опыт аскетики). – М.: Сибирская Благозвонница, 1994, с. 288.
[33] Варсануфий Великий, Иоанн, преподобные. Руководство к духовной жизни в ответах и вопрошаниях учеников. – М.: Издание Донского монастыря, 1993, с. 207.
[34] Савва [Остапенко], схиигумен. Бисер духовный. – М.: Ковчег, с. 732.
[35]
[36] Вениамин (Федченков), митрополит. Божьи люди: Мои духовные встречи. – М.: Отчий дом, 1997, с. 239.
[37] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 119-120.
[38] Игнатий (Брянчанинов), еп. Письма о подвижнической жизни (555 писем). – Paris: Bibliotheque Slave de Paris; Москва: Крутицкое Патриаршее Подворье, 1995, с. 307.
[39] Там же.
[40] Исаак Сирин, преп. Слова подвижнические. – М.: Правило веры, 1993, с. 237.
[41] Савва [Остапенко], схиигумен. Бисер духовный. – М.: Ковчег, с. 731.
[42] Софроний (Сахаров), архим. Духовные беседы. Т. 1.. – Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь: Издательство «Паломникъ», 2003, с. 181.
[43] Савва (Остапенко], схиигумен. Бисер духовный. – М.: Ковчег, с. 385.
[44] Иосиф Ватопедский, старец. Слова утешения: Беседы о духовной жизни и о монашестве. – Богородице-Сергиева Пустынь, 2005 а, с. 166.
[45] Варсануфий Великий, Иоанн, преподобные. Руководство к духовной жизни в ответах и вопрошаниях учеников. – М.: Издание Донского монастыря, 1993, с. 145.
[46] Там же.
[47] Паисий Святогорец. Слова. Т. 4. Семейная жизнь. – М.: Издательский Дом «Святая Гора», 2004, с. 193.
[48] Цитируется по: Савва [Остапенко], схиигумен. Бисер духовный. – М.: Ковчег, с. 732.
[49] Григорий Синаит, преп. Творения. – М.: Новоспасский монастырь, 1999, с. 55.
[50] Софроний (Сахаров), архим. Духовные беседы. Т. 1.. – Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь: Издательство «Паломникъ», 2003, с. 193.
[51] Григорий Нисский, свт. О блаженствах. – М.: Издательство имени святителя Игнатия Ставропольского, 1997, с.11-12.
[52] Иосиф Ватопедский, старец. Слова утешения: Беседы о духовной жизни и о монашестве. – Богородице-Сергиева Пустынь, 2005 а, с. 166.
[53] Клеман О. Истоки. Богословие отцов Древней Церкви. Тексты и комментарии. – М.: Путь, 1994, с. 155. ИЛИ 154-155
[54] Иосиф Ватопедский, старец. Аскеза – мать освящения. – М.: Храм Софии Премудрости Божией, 2005 б, с. 70. – 57 с.
[55] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 480.
[56] Евдокимов П. [Н.]. Этапы духовной жизни: От отцов-пустынников до наших дней. – М.: Свято-Филаретовская высшая православно-христианская школа, 2003. С. 145.
[57] Исаак Сирин, преп. Слова подвижнические. – М.: Правило веры, 1993, с. 336.
[58] Христианская жизнь по Добротолюбию . – М.: Московский Свято-Данилов монастырь, 1991, с. 48.
[59] Вениамин (Федченков), митрополит. Божьи люди: Мои духовные встречи. – М.: Отчий дом, 1997, с. 208.
[60] Там же.
[61] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 476.
[62] Добротолюбие. Т. 1. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992, с. 138.
[63] Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). – М.: Издательство Донского монастыря, 1993, с. 17.
[64] Добротолюбие. Т. 1. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992, с. 108.
[65]Достопямятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. - М.: Свято-Сергиева Лавра, 1993, с 78.
[66] Евдокимов, П. [Н.]. Этапы духовной жизни: От отцов-пустынников до наших дней. – М.: Свято-Филаретовская высшая православно-христианская школа, 2003, c. 162.
[67] Там же.
[68] Дурылин, С. «Во граде, яко в пустыни, живы́й…» [Текст] / С. Дурылин // «Пастырь добрый»: Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечева. – М.: Паломник, 1997, .с. 5-7.
[69] Там же, c. 7.
[70] Там же, c. 7-8.
[71] Евдокимов, П. [Н.]. Этапы духовной жизни: От отцов-пустынников до наших дней. – М.: Свято-Филаретовская высшая православно-христианская школа, 2003, с. 172.
[72] Василенко Л. И. Краткий религиозно-философский словарь. – М. : Истина и Жизнь, 2000, с. 197.
[73] Ильин И.А. Собрание сочинений в 10-тт. Т. 3. .– М.: Русская книга, 1994, с. 524.
[74] Там же, с. 523.
